Я твой лучший шедевр, Создатель,
я твой замысел во плоти.
Часть души на меня затратил,
сокровеннейшее воплотил.

Я твой светоч, твое прозренье,
антитеза вселенской тьме.
И в нечастый час озаренья
я воистину равен тебе.

Дал мечту ты. Мне легче с нею.
Но, по-видимому, неспроста
ты посеял зерно сомненья
и отдал меня в плен страстям.

Кто - титан я иль марионетка,
я всесилен или без сил?
Ты мне твердости, Боже, не дал.
Гнев бессилья меня бесил!..

Адски трудно не разорваться...
Я, наверно, с ума сойду,
умирая под шквал оваций -
шелест листьев в моем саду...

Вот лежит на столе, только-только из пламени горна,
Точно знаю, что он – колосник даже стал золочен.
Не водой освежил, а вином пересохшее горло,
Опустился без сил и молитву неслышно прочел.

Я объездил весь мир, собирая и камни и травы,
Собирая слова, что звучат на чужих языках.
Изучал Каббалу, опасаясь жестокой расправы
То ли тех, то ли тех, – все едино, гореть в чьих кострах.

Он лежал предо мной и бесчисленно грани сверкали,
И в сравненьи со мной нищим был сам Гарун аль Рашид.
Не убудет с него – океан хоть залей коньяками,
Мне всего двадцать лет, а еще нужно вечность прожить.

Я был равен богам и тому, кто не в ночь будь помянут...
Ну а дальше то что, – создавать, сохранять, разрушать?
Триединый вопрос, как петля был на шее затянут.
Ну так что ж, время есть у меня, значит, мне и решать.

И вот так до утра я с собою бессмысленно спорил.
А потом поутру, только-только лишь стало светать,
Я на гору взошел, на высокую гору над морем
И развеял все в пыль, чтобы снова его отыскать.

17 декабря 1996

Причина вся в том, что кружится Земля вокруг Солнца,
И вот потому закружилась моя голова.
Причина вся в том, что на сердце у самого донца,
Горстями черпать мне приходится эти слова.

А в этом колодце – жестянки, обрывки, осколки,
А над головой слабо светится неба пятак.
Вокруг темнота, я бреду, спотыкаясь в потемках,
Я здорово влип, но ведь я не загадывал так.

Неясен мой путь и мой след был в тумане запутан,
По тропам каким я блуждаю без памяти лет.
Ну где Гулливер, чтоб спасти лилипута,
Куинбус Флейстрин в зачарованной этой стране.

Кричи не кричи, надорвись ты от крика хотя бы,
Но нету спасенья от этой нежданной беды,
И нет кувшинá, что бы в нем – всемогущий Хоттабыч.
Ну хоть волосок из волшебной его бороды!

Сходить в поликлинику, сделать кардиограмму.
А может туда, где пред ликом лампадки горят?
Позвать колдунов, мастеров заговаривать раны,
И каждый по вере своей пусть исполнит обряд.

Посетовать ли, что такая мне выпала карма,
Желать исцеленья, а может, затянется так?
Такая болезнь это ведь не инфаркт миокарда,
И из-за нее не придется грузить в катафалк.

Живи как живешь, не тревожь ни себя, ни семейство,
Поел и поспал, день прекрасный и ночь хороша.
Но что-то внутри не находится вроде на месте,
Наверное, это и есть то, что значит – душа.

Январь 1997

Am               E7
Ах, какая кутерьма!
                  Am
Мебель двигают в квартире.
                 E7
Вот бы чуточку пошире
                 Am
Нам бы делали дома.

   A            Dm(D7 D6)
Да и этот дом хорош.
  G      G7      C
Обитатели квартиры
   Dm           Am
Суетятся перед пиром,
E7             Am
Разменяв последний грош.


Облысел наш календарь.
Лишь волосик на затылке.
Время крохотным обмылком
В Лету кануло и вдаль.

Слышишь, слышишь, год идет,
Слышишь, слышишь, год уходит.
Мы с тобой его проводим
До двери и до ворот.

Снова лезь на антресоль,
Становись на табуретку.
Ах, бывает это редко,
Так ведь в этом-то и соль.

Пыль садится на очки,
Забивается дыханье,
К исполнению желанья
Троекратное "Апчхи!"

Ах, откройся, сундучок,
И сокровищами брызни,
Ведь бывает радость в жизни,
Но до времени – молчок.

Стрелки станут в караул,
Замерев на циферблате,
Как линейный на параде.
В ожиданьи смолкнет гул.

В полумраке синих крон
Спят малиновые звуки
И сплетают наши руки
Наши души в унисон.

Ах, как светятся глаза,
Как мы радостно беспечны!
Юны, счастливы и вечны
И для нас сияет зал.

Мы шампанское – бабах!
Ничего, что вдребезг люстра.
Пусть у нас не будет грустно
На житейских берегах.

Этот елочный дурман,
Перемешанный в бокале...
Что бы мы ни загадали
Санта Клаус скажет: "Дам".

Залетит он к нам домой.
Ну а если он в запарке,
Все равно пришлет подарки,
Только форточку открой.

Потому что в этот час,
Час, единственный на свете,
В этот час смеются свечи,
Оплывая ради нас.

Елка, дождик, серпантин,
Конфетти, хлопушки, маски.
Мы опять вернулись в сказку
И не хочется уйти.

Эта сказка без конца.
А рассвет у нас в 7-30.
Значит надо торопиться,
Чтоб дослушать до конца.

Дорогой товарищ наш,
Милый друг многопрограммный,
Расскажи, как на Багамах,
Чтоб захлебывались аж.

Мы не "новые" – увы,
А, быть может, это к счастью.
Мы остались малой частью
Среди этой суеты.

Мы про елочку споем,
Мужичка с лошадкой вспомним
И завалимся на дровни –
Пусть везет за окоем.

Собрались мы все сюда
Веселиться до утра ведь.
Разрешите вас поздравить
С Новым годом, господа.

14–15 декабря 1996

Вероятно, было написано на мелодию песни Сергея Никитина "Диалог у новогодней ёлки" (Что происходит на свете...) Уж очень хорошо ложится.
А минусовка этой песни здесь

Это какой-то совсем уж неправильный день.
Как это дважды в году отмечать день рождения?
А в уголке притаилось из леса растенье.
Что вы наводите, граждане, тень на плетень?
Что-то про это число слишком много примет.
Даже апостол и тот неугоден был Богу.
И говорят, что нельзя отправляться в дорогу,
И не сулит ничего он тебе кроме бед.

Года начало, тринадцатый день января,
Елка в углу две недели огнями сияла.
Что-то сегодня под вечер с глазами вдруг стало.
То ли от ветра, от снега слезятся, горят.
Это совсем не мороз вышибает слезу.
Слезы у нас на глазах, но, увы, не от смеха.
В перечне наших побед, достижений, успехов
Видим мы прочерк и только пустую графу.

Ветер гуляет на вольные восемь сторон.
Я говорю, понимаешь ли, не о кармане.
Кстати, о нем, тут уж точно себя не обманешь,
Если не часто в нем слышишь серебряный звон.
А серебро уж коснулось моей головы.
Я понимаю, что это звучит так банально.
Но с откровенностью и чистотою кристальной
Видим дорогу свою мы к порогам иным.

Не за парадным столом нам сегодня сидеть,
И не порадует нас обветшалое платье.
Вы в полумраке глаза поскорее упрячьте,
Ведь в зеркала нам совсем не приятно смотреть.
И новогодний веселый хмельной перезвон
Не огласит нынче тихое наше застолье.
И не в хрустальный бокал, а в скромнее поболе,
И не шампанское пьем, а вообще самогон.

Горькую пьем, и горит сигарета в руке,
Видно придется испить эту горькую чашу.
Что же мы сделали, – жизнь разбазарили нашу.
Помнишь, какими мы были, а стали мы кем?
Ведь наша жизнь разделилась едва пополам,
Как разделился на два этот месяц метелей.
Ах, разделить пополам бы, что мы не успели,
Вот бы умножить на два, то, что сделать бы нам.

Выключим свет, слишком много на люстре свечей.
Лучше украсим старинный подсвечник свечами.
Вспомним, о чем мы мечтали ночами в начале.
В долгих беседах в полнóчь и в сиянье очей.
Ах, эта ночь! Нам ее пережить, переждать,
Вот поворотится месяц на третью седмицу.
Может быть, сбудется, или хотя бы приснится,
Только беда, ну нисколько не хочется спать!

Хочется жить, полыхая, как в мае гроза,
Год провожая за годом, встречать годовщины.
Чтоб не печаль и беда, а иные причины,
Хоть иногда увлажняли бы наши глаза.
Что же оставим мы в прежних годах за собой?
Что же мы встретим в грядущих годах пред собою?
Хоть не в фаворе фортуны, и в споре с судьбою,
Преодолеем ее и не спросим иной.

Скоро грядет новый век и в движеньи планет
Этот тринадцатый день больше властен не будет.
Но все равно мы его никогда не забудем,
Строгий свидетель прекрасных трагических лет.

13–14 января 1997

Вот уж вовсе непонятно откуда придумалась, но точно, Сашина.

(Лена Мирошниченко – Сашина жена)

Не сидел... Не привлекался...

Как ехал я домой к себе из лагеря,
То улыбался даже часовой.
Дымком пахнуло сладостно и радостно
Махорочки домашней крупяной.

От Магадана до деревни Рублево
На насыпи лежат сто тысяч шпал.
Те шпалы были лично мною рублены,
Тот щебень я в карьере добывал.

И вспомнилась деревня и речушечка,
Где раков под корягами искал,
Отца с маманей, да девчонку Ксюшечку,
А после суд, этап, лесоповал.

Смешное мое нынче положение,
Как будто кто комедию писал.
Звонком червонец плюс пять поселения,
Там, где зимуют раки, я узнал.

С папаней мне не выпить чарку-соточку,
К кресту небось тропинка заросла.
Не обнимать уж девочку – молодочку
Моим морозом дубленым костям.

Не свидеться мне больше с мамой родною,
С отцом в могиле рядышком лежит.
И лишь ко мне навстречу мама Родина
По рельсам под колесами бежит.

Как ехал я домой к себе из лагеря,
А дома – ни кола и ни двора.
Вот так-то причесала и пригладила
Сыночка эта Родина-страна.

Говорят, с лица водицы не пить.
Зря теряешь, мол, года.
Бьется рыбкой в сердце ярая прыть
В ятеря да в невода.

Реки, омуты, синь-море-океан –
Переливчата вода.
Сколь не пей ее – не хмель, не дурман,
Никогда не будешь пьян.

Пригубить, глотками жадными пить,
Чтоб устами в хрустали.
Поспевала б только чашу налить,
Буду пить без устали.

Ой, ты, зелено вино, пена-хмель,
Заплетается лоза.
Не язык, не ноги – с сердцем теперь
Заплетаются глаза.

Мне б хотя бы половину глотка –
Утоли и освежи.
Только жажда так моя велика,
Не напиться за всю жизнь.

Ой, веселие, вино-виноград,
Я бы с милого лица,
То ли мед, да то ли яд пить бы рад,
От венца и до конца.

Где, в каких подвалах и погребах
Бочки полнятся вином?
Виночерпий на моих, на пирах,
Наливай, не экономь.

Это небо шлет великий свой дар,
Вьется радужная нить.
Принимаю, чтоб до капли испить,
Чашу, полную всех чар.

Не печалься, мой друг, не печалься, товарищ мой верный,
Там, где ты есть сейчас, все печали уже позади.
Не второй буду я, а ты был, уж поверь мне, не первый,
Кому сердце пронзили за то, что горело в груди.

Те, кто были тебе дорогими, родными и близкими,
Те, которых любил ты, и жил, на судьбу не пеняв,
Схоронили тебя без оркестра и без обелиска,
Лишь цветок на окне почему-то внезапно увял.

Ни горючей слезы, ни горящей свечи упокойной,
Ни при жизни любви – лишь камнями платили душе.
И душа захлебнулась несказанной неслышимой болью,
Ведь душа у тебя, а для них это просто мишень.

И в какие б они не рядились бы только наряды,
Но змея есть змея, сколько б в линьке не сбросила шкур.
Но они никогда, никогда не расстанутся с ядом,
А ужалил тебя – есть такой паучок – каракурт.

Когда дух поражен и на атомы в космос рассеян,
В час, когда захлестнет вихрь нещадных, немыслимых бурь
Помогала тебе переменная бета Персея,
Что арабы назвали именем странным Эль Гуль.

Мы присядем с тобой в тихом сквере окраины рая,
По чекушке приняв, что тайком принесли под полой,
И расскажем друг другу, как мы на Земле умирая,
Возвращались на небо с ключами в кармане – домой.

Ну а что же они? А они, как всегда, неподсудны,
За предательство в кодексе нет уголовной статьи,
Но на высшем суде, так учил нас Христос или Будда,
Адвокатов душе не найти, не найти, не найти.

Их, конечно, простят, ради Бога и Бога во имя,
И попросят меня их от чистого сердца обнять,
Только я не хочу оказаться в раю рядом с ними,
Я оттуда сбегу, попросившись на Землю опять.

Какая пытка! Как вы живете?
Чтоб каждый вечер –  на эшафоте.
Через какие прошли вы муки,
Чтоб пламя сердца вливалось в звуки?
Сродни мученьям Христа-страдальца
В пяти линейках распяты пальцы.
Флажок осьмушки – острогой в сердце
Сквозь частоколы групетто скерцо.
Страдать годами для крика "Браво!"–
У вас на это – святое право.
Не знать покоя ни днем, ни ночью –
Я лучше камни пойду ворочать.
И в кресло сяду я беззаботно,
А вы умрете над каждой нотой.
Чтоб воздух мигом стал плазмой странной,
Мгновенной вспышкой взорвись, сфорцандо.
И в пульсе вашем биясь стократно
Клавиатурой гремит стаккато.
Смычком ударьте, что стали тверже,
Рояля крышкой по жлобской роже.
Предела нет вам, удел же вот ваш:
Хлещите души струной наотмашь.
И в напряженьи последних сил
Звучит над пропастью Дебюсси.

1.02.1987 г. Трапезная палата

Познав с годами боль и горечь,
Готовы стали к этой пытке –
Чужие души не беречь,
Свои раздергивать по нитке.

Из нервов собственных сплетем
Веревку и петлю на шею.
Бьем насмерть слова острием
И яд под перстеньком имеем.

В обличье нищих – принцы крови,
Принцессы в рваных кружевах,
Владельцы призрачных сокровищ
И ведьмы на святых кострах.

Мы все пройдем и будет туго,
Тому, кто встанет на пути.
Ни мужа, ни жену, ни друга,
Но и себя мы не щадим.

В местах совсем не подходящих,
От туалета до постели,
Словами, как мечем разящим,
Во тьме найдем любые цели.

Гони противника в ущелье,
Где скалы остры, словно пилы.
И нет пощады, нет прощенья,
Мы победим при Фермопилах!

Мы гладиаторы речей,
Мы рыцари словесной бури,
Отточенностью слов – мечей
Брильянтовую твердь пробурим.

январь 1987 г.

Даруй мне, о судьба, судьбу певца иного.
Пусть даже поутру мне скривит рот,
Но голос сохрани. От часа рокового
Со мною в эту даль пускай он не уйдет.

Забыв, что есть на свете тишина,
Ах, как он пел, покой наш нарушая.
И не сломала голоса стена,
Сама от его хрипа разрушаясь.

Дай, Господи, и мне бессонными ночами
Водить перо по белизне листа,
И над строкой сидеть на кухоньке за чаем,
И за строкой идти по жизни, не устав.

Кудесник слова на огне своем
Слова сплавлял прекрасные в ретортах.
И из души, стремясь за окоем,
Со струн слетали рваные аккорды.

Вмести его в меня, пусть душу разрывает
Неспетое его, хоть часть допеть собой!
Хотя такой певец всего лишь раз бывает,
Но и тогда скажу – доволен я судьбой.

Простите мне мой выспренный порыв,
И сих словес печальные потуги...
Хоть сердце не способное на взрыв,
Но в такт звучит, хотя в негромком звуке.

27.01.1987 г.

Не будь я стар и нищ – влюбился бы в испанку.
Но будь я охлажден снегами и дождем,
Я выкрал бы ее из родового замка,
И мы пошли бродить бы по свету вдвоем.

Мой старый плащ в пыли, и лютня за спиною,
Пленявшая сердца прекрасных донн.
Мои богатства все уместятся в ладони –
Лишь вынуть из груди и положить в ладонь.

Да только вот боюсь, что кто-то ненароком
К нему свою ладонь протянет на авось
Как к яблоку, прельстясь его пьянящим соком,
Красивому на вид, червивому насквозь.

Гляжусь я в зеркало и вижу там, о Боже! –
Каким я раньше был, каким я нынче стал,
И прикрываю скорченную рожу
Обрывком веера павлиньего хвоста.

1986 - 1988 г.г.

Надежд воркующие враки
Уплыли в реку забытья,
А время расставляет знаки
На переулках бытия.

В стране стреноженных стремлений
Лишь пыль плывет по площадям.
В часах песочных чахнет время –
Там никого не пощадят.

Куранты, бьющие на башнях, –
Не откупиться никому,
И перезвон печальный страшен,
Как воск покойника в дому.

Меж стрелок двух, как лезвий между,
Куда спешишь? Уж вечер, поздно.
Как время вертит виртуозно
Оркестром утренней надежды.

февраль 1988 г.

Хотя восторженности прежней
Уже не сыщется у нас,
Хотя последняя надежда
Нам тихо прошептала: "Пас".

Ушла душа, но может вдруг
Еще когда-нибудь вернется?
На голос чей-то отзовется,
Преодолевши море мук.

Ну, а пока, сквозь немоту
Я горло надрываю в звуке,
И к ней протягиваю руки
Я сквозь запретную черту.

Немая горькая душа
В огне и боли, чуть дыша, застыла.

февраль 1988 г.

Хорошо уснуть, проснуться юным,
Чтобы верой верилось всерьез.
Богу-сыну, Будде ли, Перуну
Поклоняться до седых волос.

Хорошо уснуть, проснуться юным,
Чтобы хмель надежды через край,
Чтоб дождей серебряные струны
В арфах радуг солнцем трогал май.

Хорошо уснуть, проснуться юным,
Чтобы сердце в сердце отражась,
Билось громче праздничных салютов,
Тыщекратно звездами кружась.

Хорошо, чтоб лавры и оливы
Осеняли весь мой долгий путь.
Хорошо бы стать на миг счастливым
И мгновенно вечным сном уснуть.

9 августа 1990 г.

В краю, там, где сосны под облако встали,
Где реченька ленточка-змейка струится,
Где сено в стожки на полянах сметали,
И пахнет малиною и медуницей.

Там утром свежо так и рясно, и росно,
А полдень и знойный, и звонкий, и бодрый.
А вечером тихо, спокойно и просто,
И ночь полумесяцем кажет на вёдро.

Там жаркое солнце и щедрые ливни,
Там в поле пшеница стоит золотая,
Там благоуханный невидано-дивный
Таинственный папоротник расцветает.

Там пел колокольчик, что не было звонче,
Там эльфы гуляли с фонариком Эльма,
Там гарус в горсти хладношелковой ночи
Катился росою в рассвет акварельный.

Там радость барахталась в облаке алом,
Там воздух от счастья смеялся  и плакал,
Там зоренька-зорюшка с неба упала
Из самого верхнего звездного знака.

И жгучую жажду песком утоляя,
Где лезвием лазера взрезаны губы,
Там темная тень прикасается к краю
Горюче-горчайшего черного куба.

И рвется обратно к той ране, к обрыву,
Где радостный рай оборвался в безбрежность,
Где холод и жар – два удара, два взрыва,
И сердце, и душу, и память – все режут.

Где сонмища снов, баснословно звенящих,
Взлетали во тьме феерическим роем,
Где светлый светил, и где падал пропащий
Пусть будет то место и мне упокоем.

Какие цветы над могилою будут? –
Я этим совсем не тревожусь вопросом.
Поставьте мне справа букет незабудок,
А слева – высокую черную розу.

В краю, там, где сосны под облако встали...
...Ах, сосенки-сестры,
               отдайте мне тело свое
                               на рубаху...

1988 г.

Вы не ставьте надо мною обелиск,
И плетения стального мне не надо.
Посадите в изголовье кипарис
И шиповника колючего ограду.

Позабудьте обо мне на целый год.
Надо мной щебечут птицы по сезону,
Кто-то, что-то на хвосте мне принесет,
Я заслушиваюсь этим перезвоном.

---

Только вот посреди января
Помяните меня как бы вроде.
Спойте песню про ель, что старается зря
Там, где ветер по комнатам бродит.*

_______________
* "Синяя крона, малиновый ствол" Б.Окуджава

16 августа 1990 г.

Не пáмятуй. В забвении услада.
Ну, не услада – так покой.
Покрой безмолвствующим хладом
Былого образ дорогой.

Пребудь же, дух, в кольце молчанья,
Как башня средь зеркальных вод,
Вдали от счастья и отчайнья
И от всего... Но только вот
Не тьма и мрак, не свет и пламя,
Ни песнь, ни плач, ни смех, ни вой,
А остается только память
И боль... и больше ничего.

29 сентября 1990 г.

Я стану черною змеей,
Змеей, что сердце жалом вспашет.
Отведай ты напиток мой,
Мой горький пир, своею чашей.

Душу тебя. О смерть! О ад!
В моих объятьях камень – глина.
О, душ душистый аромат,
Как сладка сердца сердцевина!

Уста в уста. Замкнут браслет.
Волна последних трепетаний.
Я прошепчу тебе секрет –
Я не змея – мне нет названья.

30 сентября 1990 г.

Игра на ломберном. Судьба
колоду мечет. Ставки круты –
вся жизнь. Мы пешки. Кегельбан.
Подвержены одной минуте.

Мы точки на костях игральных
об полированную гладь...
Исходов, роковых, фатальных,
не суждено нам предсказать.

Где та граничная отметка?
Судьбы внезапный поворот?
Уже запущена рулетка.
...вовлечены в круговорот.

Не удержать и полчаса,
и даже краткой вспышки мига.
Летит, вспеняя небеса,
неудержимая квадрига.

При свете солнечного дня
вдруг чернота на миг разверзлась.
Звезда судьбы, – но чьей? – храня
нас, пронесла над этой бездной.

Кому? Реальным или мнимым,
бесплотным, или во плоти
в тот час, что пролетая мимо
спасти, молитву вознести.

Ведь нить, в канву узор вплетая,
могла сойти с веретена.
Каймою черною по краю
объяли оба полотна.

Чьи благосклонны были боги?
Не разгадать нам ликов их.
Ужель судьба, храня обоих,
единой станет для двоих?

1987

Благословляю новый день,
прекрасный день, волшебный, летний.
Благословляю зимний день,
печальный, пасмурный, последний.

Не удержать мне одному
огня, светившего над нами.
Метели этой кутерьму,
под снегом пляшущее пламя.

Видать судьбой мне суждено
познать не раз очарованье.
Хотя меняется оно
потом на разочарованье.

Измерить эту высоту,
пройти неверие и веру...
Лететь во тьме сквозь пустоту
и сердцем ощутить потерю.

80-е годы

Поймайте звезду,
За лучик поймайте!
Она так сияет – хватайте, хватайте!
Хватайте звезду,
Ну кто будет первый?
Где длинные руки и крепкие нервы?
Сидела устало и вниз покатилась.
Хватайте за лучик, покуда не скрылась,
Покуда из видимой выскользнет зоны,
Кому на лацкан, кому на погоны.
Подобно коню вгрызаясь в удила,
Такая бы все на пути сокрушила.
Но звуки польются недюжинной силы
Кому на лацкан, кому на могилы.

Здравствуй. Ты спешишь? – Не очень.
Мостик разговора хлипкий и непрочный.
Неужели больше ничего сказать не хочешь?
Темы нет для разговора общей.

Здравствуй, как случайны встречи!
Друга рук тепло легло на плечи.
Никуда не деться от касания двух рук.
Так легко, так трудно – здравствуй. Просто это друг.

Здравствуй, как дела? – Прекрасно.
Ну опять молчи, не хвастай.
Вижу – плохо, знаю – туго.
Что? Забыл и не заходишь к другу?

Во тьме пылающего рая
Огарок призрака души.
Мой Бог, на что он уповает?
Мой Бог, как дальше ему жить?

Тщета забот бесплодности стремлений,
Бессилье тела, слабый дух.
Мое утраченное время
Замкнуло безвозвратный круг.

Когда-то радуга начала
Омылась неба синевой,
А этой ночью Бог печали
Расправил крылья надо мной.

И в отдаленьи затихает
Былых терзаний хоровод,
И снег ложится и не тает.
Наверно, к старости идет...

Нас от тебя отделяют века,
Но подожди, Хронос, и не злорадствуй.
Время мешает увидеть тебя,
Но не мешает сказать тебе: "Здравствуй".
           Через истории бурный поток,
           Через забвенья спокойную Лету,
           Разум один переправиться  смог,
           Чтоб донести к тебе слово привета.
Будешь ты сильным и добрым стократ,
И уж, конечно, стократ совершенней.
Это в тебе воплотились мечты,
Лучшие мысли всех поколений.
           Стоит надгробия ли возводить
           У изголовия нашей могилы?
           Лучшим надгробием будут поля,
           Горы, моря и цветущие нивы.
Ведь на пути нами прожитых лет
Жизнь не прошли, мы ее совершили.
Ты нас не знаешь, не видишь, нас нет.
Ну и пускай. Но запомни – мы жили!

Что нам делать сегодня с тобою вдвоем?
Через день Новый год, этот праздник из детства...
Может быть, к маскараду успеем одеться,
И костюмы свои второпях достаем.

Нам, конечно, не пять и уж точно не восемь,
Но когда листья падают вслед за дождем,
Но когда днем ноябрьским кончится осень,
Осторожно и бережно праздник мы ждем.

И потом заблистают витрины шарами,
Серпантины и дождики, словно снежинки пуржат.
Вдруг, некстати, и мы заблестели глазами,
И в душе улыбаясь проснулась душа.

Стану рыцарем я для прекрасной принцессы,
Алой розой из рук ее я награжден.
И взлетают аккорды торжественной мессы,
И сверкают, как счастье, которого ждем.

Тридцать лет как назад, а быть может и триста,
Где Дюймовочку эльф ожидал в лепестках орхидей,
Где Изольда, наконец, выйдет замуж за Тр́истана,
И родят они много красивых детей.

О, полночь! Вот на твой чарующий престол
Морфей взошел божественно небрежно,
И в пыль осколков солнца расколов,
Рассыпал их на черный бархат нежный.

Над океаном сна – сиятельная Феба.
Владения ее без края и без брега.
По воле божества на Землю сходит с неба,
Прекрасен лик ее, которой имя – нега.

Гармонией небес, крылами серафима
Окутана душа. То сна свершилось чудо.
Моря, материки – все пролетают мимо
В седьмые небеса по тонкому лучу.

Нам снились паруса в открытом океане,
Пленительно маня, свой посылали свет.
Как долго кораблям, скрывавшимся в тумане,
Застыв на берегу, глядели мы вослед.

Теперь пришла пора самим налечь на весла,
Узнать своей рукой весь тяжкий труд галер.
Пускай проложит курс нам Одиссей по звездам,
Пускай благословит нас в путь седой Гомер.

Рванулись паруса, наполнились рассветом,
И чайки за бортом крылами гладят нас.
На карте уложив четыре части света
Их стрелкой по краям царапает компас.

Раздвинув небеса форштевнем острогрудым,
Мы окунемся в свет незнаемых миров.
Мы окунемся в свет и тьму предчувствий смутных.
Каких нам ждать потерь, каких нам ждать даров?

Шесть футов под килем, шесть тысяч миль за транцем?
Три тысячи чертей устроили трезвон.
Но нас не испугать их сумасшедшим танцем.
И снова наш бушприт таранит горизонт.

Сгоревший до конца, а после став нетленным
И пламенем своим расплавивший зенит.
Смотрите, в черноте за краем Ойкумены,
Раскинув паруса плывет метеорит.
                
Когда же подойдем мы к звездному пределу,
Нас встретит на волнах танцующий дельфин.
Морской земной корабль на звездный переделав,
На небо повернем мы через фордевинд.

Земля, твоих путей надежная твердыня
Осталась позади и моря всплеск угас.
Теперь тревожат нас и манят в путь другие,
Где не поможет нам ни карта, ни компас.

Чтоб мы дошли сюда через моря и мили,
Определен звездой был точный путь нам дан.
Теперь глядят на нас другие, что уплыли,
И проверяют путь, зажав в руке секстант.

И сонм иных страстей к нам в души с болью входит,
Мы сами шли сюда, так нечего пенять.
Нам путь определять по солнцу не подходит,
По сердцу только нам здесь путь определять.

Да будет новый день и мир родится новый!
И ляжет светлый знак на аспидный полог.
"Сверхновая горит!" - воскликнут астрономы
И занесут звезду они в свой каталог.

И с полным правом мы займем в созвездьи место
Распятых на луче, таких же как и мы.
И мы на всех парах несем на землю вести
Из страшных холодов и из великой тьмы.

Пленительный полет
в голубизне безбрежной
на сказочном коне
полночных чудаков.
Серебряных подков
раздастся голос нежный
лишь только лунный луч
коснется облаков.

И призрачных теней
волшебны очертанья,
туманов миражи
над зеркалом воды.
Лошадка, не спеши
в своей дороге дальней,
побудь со мною ты
до утренней звезды.