День, очерченный квадратом,
Я в твоих диагоналях.
Точка их пересеченья
Мне под ложечку приходит.

Я внутри листа бумаги.
Напиши на ней три слова.
Этой заповеди крестной
Мне бы на всю жизнь хватило.

Только чистый лист бумаги
В день, очерченный квадратом.
Мне пускай  на алом камне
Те три слова начертают.

Как вонзились в нас зубы вострые,
зубы вострые, ядовитые.
Да не Горыныча змея трехглавого,
а зеленого змия Сутраболиголовича.

И как только солнышко красное
пробудило ото сна бражников,
возопили мы дружным голосом.
да не фортепьяно, а меццопропито:

"О, яви свою благость, Господи!
Ниспошли ты нам исцеления,
да не доктора Айболитыча,
а академика Похментолога."

И было нам всем видение,
небесное суть знамение.
Стоят палаты белокаменные,
знаками огненными увенчаны.

И одно лишь их созерцание
наполняет сердца наши радостью.
Но сердечных радостей ненадобно
для таких, как мы, добрых молодцев.

А еще стоит гора высокая,
а на горе дуб стоит,
и на ветвях дуба тово
зелены листочки колышутся.

И двуекратно во одной луне*
налетает ветер буйный
и учиняется буря превеликая,
и рвет-мечет с дуба листики.

И разгадали братишки сие знамение,
и вознесли они хвалу всевышнему,
и осмотрели они вокруг себя
и хламиды своя.

И держа в слабеющей деснице
зеленый листок-прошение**
подались на поклон к Похментологу,
до без одного часу до полудня.***

И вот во время урочное
врата райские распахнулися.
Не из булата кованые,
из арматуры сваренные.

И взошли мы сирые да убогие
в хоромы светлые белокаменные.
И сказали мы благоговеючи:
"Ни фига себе ассортиментище!"

Ну, челом тебе, Гастрономище!
Несметное стоит количество,
отменное у него качество,
а покупательная способность
у добрых молодцев ограничена.

Учинили мы совет великий,
коего лика святого почитать будем,
который нас своею благостию обдаст.
Составляем программу оптимизации.

Исполать вам, кубы перегонные,
колонны ректификационные.
Исполать вам, микробы брожения,
грушки-яблочки, сусло виноградное,
и прочая, прочая, прочая.

Оросим же уста наши, усладим же язык наш,
наполним чрево, ублажим душу.
Помянем же, братие, основной закон философии:
"Питие определяет сознание."

И доколе длится круговорот воды в природе,
дотоле длится и наше алкание.
Да избави нас, Господи, от цирроза печени
и от деградации личности алкоголика.

____________________
    * – аванс и получка
  ** – советские 3 рубля зеленого цвета
*** – алкогольные напитки продавали с 11 часов

Вот уж вовсе непонятно откуда придумалась, но точно, Сашина.

(Лена Мирошниченко – Сашина жена)

Не сидел... Не привлекался...

Как ехал я домой к себе из лагеря,
То улыбался даже часовой.
Дымком пахнуло сладостно и радостно
Махорочки домашней крупяной.

От Магадана до деревни Рублево
На насыпи лежат сто тысяч шпал.
Те шпалы были лично мною рублены,
Тот щебень я в карьере добывал.

И вспомнилась деревня и речушечка,
Где раков под корягами искал,
Отца с маманей, да девчонку Ксюшечку,
А после суд, этап, лесоповал.

Смешное мое нынче положение,
Как будто кто комедию писал.
Звонком червонец плюс пять поселения,
Там, где зимуют раки, я узнал.

С папаней мне не выпить чарку-соточку,
К кресту небось тропинка заросла.
Не обнимать уж девочку – молодочку
Моим морозом дубленым костям.

Не свидеться мне больше с мамой родною,
С отцом в могиле рядышком лежит.
И лишь ко мне навстречу мама Родина
По рельсам под колесами бежит.

Как ехал я домой к себе из лагеря,
А дома – ни кола и ни двора.
Вот так-то причесала и пригладила
Сыночка эта Родина-страна.

Совершенно бесполезных слов мельканье,
В сотый раз одни и те ж напоминанья,
На прощанье частых писем обещанье.
Ожидает нас тобою ожиданье.

Что сказать нам в утешенье на прощанье?
На лице твоем написано страданье.
Лишь глаза глядят в глаза полны вниманья,
Наступает испытанье забываньем.

Улыбнуться – бесполезные старанья.
Нарушаем шум и гомон мы молчаньем.
Губ и рук разъединяются касанья.
Между нами расстоянье расставанья.

И звучат гудка последнего рыданья,
Неизбежность не имеет оправданья.
Как магическое слово заклинанья,
Раздается – до свиданья, до свиданья.

До вас пусть эхом долетит,
Кружась по замку прихотливо,
Пускай в мелодии звучит
Размеренный рефрен речитатива.

Пускай кружится лунный свет
Мелодиями призрачных хоралов
Над городом, где улиц нет,
Есть только номера кварталов.

Сюда не вырваться письмом,
Ни телеграммою короткой.
Здесь не разрушит сна заслон
Тревожно трель междугородки.

Здесь глаз всевидящий меня
На страшном лишь суде отыщет.
Изведав жаркого огня,
Я обращаюсь в пепелище.

Не скроет эту черноту
И белых плит каррарский мрамор.
Ушедшему за ту черту –
Пусть тучи проливают траур.

Пускай все это скроет мрак
Без эпитафий на граните.
Вы в памяти мелькнувший знак
Мгновенья боле не храните.

***

Сестра моя, твой шелковый платок
Ограда и последняя награда.
Ты опусти его на бугорок
И реквием любви взлетит над градом.

Над серым холмиком земли
Сплелась зеленая ротонда.
Далеким голосам внемли –
Вот колокол плывет за горизонтом.

Храня молчания обет
Застыли вдоль аллеи мирты...
Последний кадр. Зажегся свет.
Конец. Мелькающие титры.

Январь 1987 г.

Написано на мелодию песни Валерия Миляева "Весеннее танго" А здесь ее минусовка.

Вот идет по свету человек-чудак,
Про себя тихонько чертыхаясь.
За спиною абалаковский рюкзак,
Видно с головой чуть-чуть не так.

припев:

Приходит время, птицы на фиг улетают,
Горизонты закрывают грозовые облака,
Но в целом мире День туриста отмечают,
И не пристало нам отлеживать бока.

Розою ветров лечите, доктора,
Ведь на остальное аллергия.
Три столовых ложки натощак с утра,
Если на спирту, так очень рад.

припев:...

Даже и в Австралию без лишних фраз
Я готов, давайте только визу.
Правда, тяжело с отгулами сейчас,
Мне бы пару дней – и на Кавказ.

припев:...

Много дней хороших есть в календаре,
Только нам один особо дорог.
Праздник он для тех, кто у костра согрет,
И в дорогу вышел на заре.

припев:...

24 сентября 1987 г.

Падали листья ли, или стелился снег.
Летние ливни ли залили горизонт.
Только и было, что свет над моею тропой,
Нынче и этого нет – руки уперлись в туман.

Авторский перевод на украинский язык читайте здесь.

Разве можно забыть, разве можно?!
Летний вечер и кончился зной,
Павильон и два кофе с мороженым,
И оркестр играл духовой.
         И под сенью каштанов и кленов,
         Под таинственный шепот реки,
         Рядом с Вами счастливый, влюбленный,
         Я иду, чуть касаясь руки.

Ах, какой же вы были девчонкой
Разом голову стольким кружа,
Вуалеткой трепещется челка
И ресницы в прищуре дрожат.
        Вился локон, завитый кудряшкой,
        Ниспадая, как с гор водопад.
        А слова в разговоре пустяшном
        Были выше всех высших наград.

Перед Вами, как осенью листья,
Осыпались влюбленных сердца.
И  дороже всех мыслимых истин
Была б Ваша любовь до конца.
       Ах, глаза, эти ясные глазки,
       Океанский безбрежный простор, –
       Ни любви не дождался, ни ласки,
       А забыть не могу до сих пор.

Но у неба не спросишь ответа,
Нам судьбой управлять не дано,
Лишь останется в памяти лето,
Даже если декабрь в окно.
        Вы вспорхнули неведомой птицей,
        И дороги мне к Вам не найти.
        У меня будет вечно хранится
        Ваш единственный дагерротип.

Навколо дивись полум’яно і стрімкозоро.
Невже це насправді, не сон є, й це не мана?
Як нас на налигачі тягнуть в диявольське коло,
Не стогін, не плач – тільки регіт зусюди луна.

Як весело тут – в тебе ж десять життів у кишені,
Трощи все довкола, тебе не торкнеться їх біль.
Тобі гарантовано! Ти вже отримав прощення,
Але тому часто єдине для тебе – убий.

На теренах всіх, куди тільки-но взор припадає,
Всюди шкіряться пащі, і сіркою тхне звідусіль,
І голос у мозку лунає, лунає, лунає,
Що краще немає отих інфернальних весіль.

Вони вже заклали минуле твоє і сьогодні,
І вже закладають твоє і моє майбуття.
Вони не зупиняться, і сподіватися годі,
За ламаний гріш піде щастя, душа і життя.

Мільони засліплених, тих, що не бачать довколо.
Мільони оглухлих, не чують скрегіт жерновів,
У них на чолі витавровано знак божевілля,
І млин обертає не чиста вода, а їх кров.

А боги мовчать, тільки свічки чадять у дрімоті
І кажуть усім, що потрібно спокутувать гріх,
Що ми всі в брехні, і багні, і блювоті,
А він є єдиним, що муку прийняв задля всіх.

Радуга в луже свернулась клубочком...
Кошка бездомная возле подъезда...
Им уготовано мягкое ложе –
Мокрая кожа сырого асфальта.

Видать по всему не видать тебе неба.
Бензинная радуга в небе? Смеетесь?
Видать по всему не видать и не близко.
Бездомная, а накостыляют, – не будешь.

Говорят, с лица водицы не пить.
Зря теряешь, мол, года.
Бьется рыбкой в сердце ярая прыть
В ятеря да в невода.

Реки, омуты, синь-море-океан –
Переливчата вода.
Сколь не пей ее – не хмель, не дурман,
Никогда не будешь пьян.

Пригубить, глотками жадными пить,
Чтоб устами в хрустали.
Поспевала б только чашу налить,
Буду пить без устали.

Ой, ты, зелено вино, пена-хмель,
Заплетается лоза.
Не язык, не ноги – с сердцем теперь
Заплетаются глаза.

Мне б хотя бы половину глотка –
Утоли и освежи.
Только жажда так моя велика,
Не напиться за всю жизнь.

Ой, веселие, вино-виноград,
Я бы с милого лица,
То ли мед, да то ли яд пить бы рад,
От венца и до конца.

Где, в каких подвалах и погребах
Бочки полнятся вином?
Виночерпий на моих, на пирах,
Наливай, не экономь.

Это небо шлет великий свой дар,
Вьется радужная нить.
Принимаю, чтоб до капли испить,
Чашу, полную всех чар.

Кто сказал: "На смертном óдре
       мысль угаснет вместе с телом"?
Нет! Она воспрянет снова
       новым словом, новым делом.

Губ опавших, рук усталых,
      кисти, лиры, мысли, слóва.
Есть кому принять наследье
     и звучать заставить снова.

Кто неудовлетворимой
      жаждой творчества проникнут –
Да твори! И пусть шедевры
     под рукой твоей возникнут.

Если мысль в победном взлете
     поднялась над всей землею,
Больше счастья во вселенной,
     уверяю, не найдете.

Свет внезапных озарений,
     мысли взлет к вершинам знанья,
И стремление к познанью
     всей основы мирозданья.

Это высшее блаженство
    испытать сумеет каждый,
Если он в свое творенье
    душу всю вложил однажды.

Все, что создано веками,
    всех времен и рас творенья –
Все шедевры мира, слышишь,
                                     человек,
    поют твой гений.

На тех перекрестках, где ваших следов не найти
И самым внимательным, точным и пристальным взглядом,
Когда мне случалось по этим дорогам идти,
То я проходил этот путь с Вами мысленно рядом.

Я шел, избегая на Ваши следы наступать,
Как будто – цветы или хрупкого льда арабески,
Как будто движеньем неловким могу повлиять
И сдвинуть на чаше весов у Судьбы разновески.

А если, внезапно, вдали поутру торопливо
Мелькал силуэт, отделенный от многих рядов,
То значило – день для меня начинался счастливо,
Я шел позади и чуть слева от Ваших следов.

И вдоль многоточия Ваших следов – невидимок
Под кронами лип, по асфальту тенистых аллей,
Пунктиром ложась невесомо, неслышно, незримо,
Другие следы пролагали свою параллель.

Я вас ожидал в кружевном обрамленьи альтанки
Во время блестящих аккордов весенних приветственных гроз.
Но, вьющихся струнами струй кабошонной огранки,
Мы были расколоты вдоль и разбросаны врозь.

Из книги судéб как-то выхватил пару страничек,
Они разлетелись по свету – лови на ветру!
Теперь с синевой горизонта Ваш парус граничит,
Я не дозовусь и оргáна лавинами труб.

Где теплое море ленивой ладонью ласкало
В полуденном зное замшелые лбы валунов,
Мой крик улетал к парусам уплывающим алым,
И падал он эхом отвергнутым вновь.

Из брызг янтаря мимолетности четверти взгляда,
Что море на берег плескало прозрачной волной,
Я четки низал на извечную нить Ариадны,
И как драгоценность носил ожерелье с собой.

В той дивной стране, где сплелись в невозможный орнамент
Декабрь и июнь неделим, и апрель с сентябрем,
Наверное, там оказался бы я рядом с Вами,
Но в эту страну мы теперь уже не попадем.

В чем Вас упрекать суесловью досужего вздора?
Не дам основанья ни шагом своим, ни лицом.
Был Вами пленен, Незнакомка, но не суждено нам,
Разомкнутость рук замыкается Вашим кольцом.

Февраль 1987 г.

Вот притаились в уголочке,
Чужих не любят взглядов.
"Кис-кис, вот блюдце с молоком", –
Никто не хочет. Предпочитают кровь без молока.
– Да кто же?
– Крыска, кошка, змейка,
   да мышь летучая – живет на люстре.
Вся семейка на полном пансионе который год живет и в ус не дует.
– Ну как вам тут, не скучно?
   Хоть съездили б куда, сходили б погулять.
   А то, как вечер, все лото да карты. Как не надоело?
– Ну, ладно, господа, спокойной ночи.
   Ох, и погодка нынче на дворе, не приведи господь!
Зажгу фонарь, пойду-кась на ночь глядя
Табличку вешать на ворота "Мест нет".
– Ну, право, сударь,
   кого еще в такое сердце впустишь?

Возможно неокончена...

Собрались мы как-то вдруг
Погулять на Южный Буг.

Вот и вся команда наша:
Ира, Вадик, Вова, Саша,
Макс и Леночка Петрова,
Шоб они были здоровы.

Мы залезли в электричку,
Тесно, как в коробке спичкам.
И в таком кромешном аде
Пять часов трусили задом,
Утешенье в том лишь видя –
В тесноте, да не в обиде.

Мимо леса, мимо нивы,
Наконец прибыли в Гнивань.
Вот на берегу реки
Разбираем рюкзаки.

Дуем жабкой, лягуаром
И еще пердячим паром.
И потом в один момент
Накачали ПСН.

Погрузились на корвет,
Провожающим – привет!

Что сравниться может в лени
С ПСНом без теченья,
Если машет вам крылом
Перед носом птица "Лом".

Оказалась наша плюшка
Очень хитрая зверюшка.
Ветер в нос, и ветер сбоку
Добавляют нам мороки.
И плывем мы боком, раком,
Словно лебедь, щука с раком.

Все гребут, а толку нет,
Словно в басне про квартет.

Сколько веслами махаем –
Не видать конца и края.

Это ж адское мученье,
Где пороги, где теченье,
Впереди – длиннейший плес.
Кой нас черт сюда занес?

Распугав лягушек в тине,
Плот форсировал плотину.
Штурман, кэп и все матросы
Матерятся на обносах.
Впереди – речная гладь,
А порогов не видать.

Боря тоже, гусь хорош,
Сам пошел на Черемош.
Соблазнил нас на аферу,
Сам же во-время дал деру.

Не уйдешь тут от судьбы,
Делать нечего, греби.

Вкрай измучившись, в итоге
Мы выходим на пороги.
Где девался пыл и раж?
Под коленками мандраж.

Перед первою шиверой
Принимаем срочно меры:
За борт грузы и балласт –
Вывози, кривая, нас.

Перед первым перекатом
Лишних за борт, к черту с хаты,
Из плота – ходи пешком,
Погуляйте бережком.

Нам ужасно пофартило –
Наша милая тортилла
На пороги буром прет,
Хоть и задом наперед.

Это "двойка", не "пятерка",
Но такая шкуродерка,
Почти же вовсе единичка,
И летели мы, будто птички.

Макс у нас отважный малый –
С криком: "Сало, сало, сало!"
Он бросался на порог,
За веревку плот волок.

Кум имел свои приветы,
Проверял он сигареты.
Каждый раз, как с легким паром,
Занимался с портсигаром.

И намокнув при проводке,
Куму с Максом – пайку водки.
О, блаженный этот миг –
Тридцать капель на язык!

Плот танцует меж камней,
Ира дремлет на корме.
По камням на Южном Буге
Мы танцуем буги-вуги.
По порогам шкряб, да шкряб,
Как огромный красный краб.

Бьет по камням, но не топит,
А байдарочники – в жопе.
Смотрим, из-за поворота
Байды вылезли из жопы.

"Макс, смотри, вылазят снова", –
Говорит ему Петрова.
"Вижу, дело тут хреново", –
Макс свое вставляет слово.

Только первый перекат
Их опять засунет в зад.
Где пройдем мы на плотах,
Байда в камушек – бабах.
И наткнется ихний ship
На какой-то острый шип.

Слышим крики там "kaput!"
Волны байду в камень бьют.
"Все, ребята, байде alles,
Мы на камень намотались."

Смотрим, точно, в камень – бздынь,
Байде наступил аминь.

Бедный будет их ремонтник,
Байда хрустнула, как зонтик,
И проткнули насквозь шкуру,
Кости – словно арматура.
Двести рэ – коту под хвост,
Знал бы тык, пошел в обнос.

Посочувствовав немного
Мы отправились в дорогу.
Впереди далекий путь,
Одолеть бы как-нибудь.

Тут предвижу я вопросы:
Днем, понятно, вы матросы.
А в часы закатов алых,
Кто чем занят на привалах?

Расскажу про это вам,
Чем мы занимались там.
Но о том особый сказ,
Как там было все у нас.

У команды с командиром
Каждый вечер споры были.
Где же будет наш ночлег?
Спорят все шесть человек.

Вот вам командора мненье –
Надо продолжать движенье,
Путь неблизкий очень наш,
Надо гнать километраж.
Ну еще чуть-чуть вперед,
Вот за этот поворот.
Станем вот за этим мысом.
Вадик, брось ты эти мысли.

Вся команда дружно против,
Нас тошнит уже до рвоты.
Дело близится к ночи,
И у нас живот урчит.

Солнце спряталось за ели,
Время спать, а мы не ели.
Нафига нам эти ралли,
Мы замерзли, мы устали.

Вот хорошее местечко,
Пляж хороший, лес у речки.
Надо брать на абордаж
Идиллический пейзаж.

После долгой перепалки
Мы хватаемся за чалки,
На деревьях – мертвый узел.
Поскорей готовить ужин.

Только тут пошли сюрпризы.
Эва! Где мешочек с рисом?
Где тушенка, где морковка?
Что же, ждет нас голодовка?

Чуть не плачем от отчаянья,
Нет ни сахара, ни чая!
Воют шесть голодных глоток
Среди кучи разных шмоток.

Кто видал картошку, люди!
Ничего тому не будет.
Сколько можно повторять,
Где картошка, вашу мать!

Наконец-то разобрались,
Все продукты отыскались.
Зачерпнув воды в реке,
Варим жрачку в котелке.

Аромат! А вкус! А цвет!
Наслажденья лучше нет.
Лучшей в мире нет картины,
Мы наелись блевотины,
И бутылка уж открыта,
А в бутылке – aqua vitae.

Мы договорились сразу,
Каждый пьет свои запасы.
И припав устами к флягам
Пьем живительную влагу...

Дым... Или этот день, иль снится.
Дым в небе. Ничего, только
Взгляд застилает, жалит, режет.
Вздох. Ни на крик, ни на стон нет силы.

Хоть я упаду навзничь,
Но тень моя длинна очень.
Там, где она рукой тронет,
Мой не долетит возглас.

Тень, слушай, потеснись. Лягу
Я у твоих ног вечно.
Там, где нас с тобой встретят,
Нет на зеркалах пыли.

Там такой простор, что эхо
Ждать сто тысяч лет надо
Там тебя обнимут крепко.

Матушка твоя – солнце.
Радуга – твоя сестрица.
Я тебя прошу очень,
За меня замолвь словечко.

Звезда, хранящая любовь,
Средь многих звезд моей вселенной,
Прошу тебя, не будь мгновенной –
Тебе не разгореться вновь.

Пусть будет плакать по ночам
Твой луч, погашенный туманом.
Где будет трижды все обманом
Гореть в твоей ночи свечой.

Твой луч и свет моих свечей
Сольются вместе воедино,
И защитят. что так ранимо,
И снимут груз с ее плечей.

Не печалься, мой друг, не печалься, товарищ мой верный,
Там, где ты есть сейчас, все печали уже позади.
Не второй буду я, а ты был, уж поверь мне, не первый,
Кому сердце пронзили за то, что горело в груди.

Те, кто были тебе дорогими, родными и близкими,
Те, которых любил ты, и жил, на судьбу не пеняв,
Схоронили тебя без оркестра и без обелиска,
Лишь цветок на окне почему-то внезапно увял.

Ни горючей слезы, ни горящей свечи упокойной,
Ни при жизни любви – лишь камнями платили душе.
И душа захлебнулась несказанной неслышимой болью,
Ведь душа у тебя, а для них это просто мишень.

И в какие б они не рядились бы только наряды,
Но змея есть змея, сколько б в линьке не сбросила шкур.
Но они никогда, никогда не расстанутся с ядом,
А ужалил тебя – есть такой паучок – каракурт.

Когда дух поражен и на атомы в космос рассеян,
В час, когда захлестнет вихрь нещадных, немыслимых бурь
Помогала тебе переменная бета Персея,
Что арабы назвали именем странным Эль Гуль.

Мы присядем с тобой в тихом сквере окраины рая,
По чекушке приняв, что тайком принесли под полой,
И расскажем друг другу, как мы на Земле умирая,
Возвращались на небо с ключами в кармане – домой.

Ну а что же они? А они, как всегда, неподсудны,
За предательство в кодексе нет уголовной статьи,
Но на высшем суде, так учил нас Христос или Будда,
Адвокатов душе не найти, не найти, не найти.

Их, конечно, простят, ради Бога и Бога во имя,
И попросят меня их от чистого сердца обнять,
Только я не хочу оказаться в раю рядом с ними,
Я оттуда сбегу, попросившись на Землю опять.

Я попрошу Вас о немногом...
К моей мольбе не будьте Вы глухи!
Позвольте мне о Вас молиться Богу
И посвящать свои стихи.

Еще такого не бывало –
Презрев веселие ночей,
Ищу в разгаре блеска бала
Уединенья у свечей.

И, замерев пред образами,
Не поднимая головы,
Беседую пред Богом с Вами
В том храме, где молились Вы.

В узорах кованой ограды
Ваш сад застыл, как изумруд.
Мне случай даровал награду,
Когда Вы появились тут.

Пускай покажется Вам странным,
Но вот уже немало дней
Найти пытаюсь неустанно
Ваш вензель в кружеве ветвей.

Меня заставили страдать Вы,
Когда блуждая меж стволов,
Вас закружил, касаясь платья,
В своих объятиях Эол.

На Вас все взоры в восхищеньи,
Блестящих кавалеров круг,
Но от такого поклоненья
Вы не теряете подруг.

Судьбы прекрасной баловница,
Вас, верно, ангелы хранят!
Вокруг смеющиеся лица –
Но нету среди них меня.

Позвольте улететь мечтами
В прекрасный вдохновенья час,
В век девятнадцатый мне с Вами,
Позвольте выдумать мне Вас.

Прошу простить великодушно,
Что исповедуюсь я Вам,
Но для Актера зритель нужен
И нужен слушатель словам.

И в этот век рациональный –
Кто виноват, что он таков?
Чуть-чуть фантазии и тайны
Мы просим у судьбы тайком.

март 1987 г.

Ти напевно забула і, мабуть, ледь-ледь пам’ятаєш мене.
Чи згадаєш всі хвилі, що човен у морі хитають?
Все минає у світі, і це достеменно мине,
Тільки човен пливе і пливе собі, далі і далі.

Я благаю тебе, ти дозволь мені бути краплиной
У безкрайньому морі бурхливих твоїх почуттів,
Від западин глибоких й туди, де прозорі мілини,
Для тебе, задля тебе з тобою і тільки тобі.

Хоч дивись, не дивись через скельця у неба безодню,
Але зірка ота ні на крок тобі ближче не стала.
Але як же забути її, ту єдину, ту одну,
Що мовчазно стоїть на зведеннім тобой п’єдесталі.

Я стомивсь, але біль та ніяк не вщухає,
Хоч спливають хвилини, години, літа.
Пам’ятаю тебе, пам’ятаю тебе й пам’ятаю,
Пам’ятаю тебе, пам’ятаю тебе й пам’ята....

Я ничего не вижу...
У меня в руке свеча,
Я поднимаю ее над головой,
Но я ничего не вижу.

Вокруг меня желтые огни.
Я знаю – это светятся их глаза,
Я слышу их дыхание,
Я вдыхаю их запах,
Я ощущаю их прикосновение,
Я погружен в них по пояс,
Но я ничего не вижу.

У меня в руке свеча,
Я поднимаю руку над головой,
Но я ничего не вижу.
Только светофоры их глаз
Разрывают луч моей свечи.
Они медленно ходят вокруг меня,
Они большие, как волны,
Мне кажется, нападает пена,
Но я ничего не вижу.

Я поднимаю руку над головой,
У меня в руке свеча
Горит желтым светом.
Эта звезда называется Солнце,
спектрального класса
"Желтый карлик",
Но я ничего не вижу.

Я не вижу их лиц!
Я не слышу их слов!!
Я не знаю, кто это!!!
...Я знаю, это они...

Науке сила ночи неизвестная
Вне аксиом и теорем лежит.
Наброшена на плечи даль небесная
И нас с тобой судьба благословит.

        А нам еще рано идти на покой,
        И звезды сияют за дальней горой.
        Следы этих звезд на полотнах ночей,
        Им главные роли в театре теней.

И заблестит костер как избавление
От бед и от несчастий навсегда.
Минутой мимолетного видения
И в память на грядущие года.

        А нам еще рано себя отпевать
        И горы забыть и пороги не знать.
        И мы согласимся уйти на покой,
        Как только погаснет звезда за горой.

Для нас с тобой дорога не изведана,
Напрасно семафорят города.
Вибрамами, а то и просто кедами
Потоптана для нас одна тропа.

Неужели, неужели, неужели,
Мои стихи Вам не согрели душу?
Я б написал портрет Ваш акварелью,
Но я владею лишь пером да тушью.

Я б написал сонату, ораторию,
Но музыкальным не владею даром.
И близко не был у консерватории -
Мурлычу свои песни под гитару.

Мои стихи, коль выпадет минута,
Хоть иногда  со вздохом прочитайте.
Я буду рядом в этот миг, как будто,
Вы все равно любимы мной, прощайте!

О муза моя, да хранят Вас все Боги,
Даруют любви Вам прекрасный брильянт.
"Бегущей" мелькнула на тёмной дороге,
Моя Фрези Грант, Фрези Грант, Фрези Грант...

Мне Ваша холодность мила,
Хотя я от нее страдаю,
Хоть дальний свет не обжигает,
А лишь касается меня.

  Он лишь касается меня.
  Но с восхитительною болью
  Ваш свет, хоть не зовет с собою,
  Но и не гонит от себя.

Предоставляя мне права
На бескорыстное служенье,
Во взгляде, прячущем смущенье,
Читать печальные слова:

  "Прошу, замрите вдалеке.
   Не потревожьте, Бога ради,
   Дорожки лунной на реке,
   Застывшей на зеркальной глади.

Тепла не ждите от меня.
Вас на заснеженных просторах
Луна сквозь ледяные шторы
Согреет более, чем я."

  Мне Ваша холодность мила,
  Хотя я от нее страдаю.
  Но все равно я повторяю:
  Мне Ваша холодность мила.

И в этом сумраке теней
Пускай молитва Вам поможет
Печалей Ваших не умножить
Воспоминаньем обо мне.

2 июня 1987 г.

Небо, помнящее море,
Над пустыней в луже плачет.
Я б и сам с тобой поплакал,
Только я и есть то небо.

Небо, помнящее море,
Над пустыней в луже плачет.
Я б и сам с тобой поплакал,
Только я и есть та лужа.

Небо, помнящее море,
Над пустыней в луже плачет.
Я б и сам с тобой поплакал,
Только нету ни слезинки.

17 августа 1990 г.

Я збуджу на світанні тебе  вуст ледь чутним торканням
Після довгої ночі любові, наснаги, жаги.
Ми кохалися так, наче вперше і наче востаннє,
І знесилені полум’ям цим, обійнявшись, лягли.

Ці шалені слова... З глузду з’їхавший розум,
Що забув етикет і все інше, було б хоч яке,
Блискавиця і грім – це із неба нестримнії грози,
Ти скажи, як душею і серцем прийняти таке?

Це примара, примара, примара, примара,
Маячня у безсонній глибокій ночі.
І кажу я собі: "Це даремно, даремно, це марно.
Ляж у ліжко, спокійно засни, відпочинь."

Де ж ти, де, Одіссей? Пам’ятаєш, сирени тобі заспівали.
Тож прикуйте мене до товщезної щогли в човні!
Тільки дайте мені півгодини побачити знану,
Ну, а потім під хвилями хай опинюсь я на дні.

Зойкнув вітер вночі, а свіча спалахнула та й згасла,
І кружляють навколо мене крижані кажани.
Як я прагну до тебе, о ти, моя зіронька ясна!
Ти не в змозі зірвати напнуті оті кайдани.

Зимою, в тот далекий год,
Поземка нитями струилась
И нам под ноги гололед
Осколком зеркала стелила.

День был окутан как туманом
Белесым светом января.
Старательно и неустанно
Он снегом город обрамлял.

Вдоль улиц, снегом занесенных,
Вдоль старой крепостной стены,
Между деревьями по склону,
Не торопясь, бродили мы.

И вспышкой озарится память,
Как в занавесках серых туч.
В притихшем небе плыл над нами
И таял солнца краткий луч.

И это было так недавно,
А ведь прошли уже года.
Друг друга медленно и плавно
Сменив, уплыли навсегда.

Но в ночь, горящую свечами,
Случайно опустив глаза,
Среди ветвей вдруг замечаю –
Горит смолистая слеза.

Когда под снегом город тонет,
Качаясь в белой колыбели,
Свои пушистые ладони
Ко мне протягивают ели.

3 июня 1987 г.

Какая пытка! Как вы живете?
Чтоб каждый вечер –  на эшафоте.
Через какие прошли вы муки,
Чтоб пламя сердца вливалось в звуки?
Сродни мученьям Христа-страдальца
В пяти линейках распяты пальцы.
Флажок осьмушки – острогой в сердце
Сквозь частоколы групетто скерцо.
Страдать годами для крика "Браво!"–
У вас на это – святое право.
Не знать покоя ни днем, ни ночью –
Я лучше камни пойду ворочать.
И в кресло сяду я беззаботно,
А вы умрете над каждой нотой.
Чтоб воздух мигом стал плазмой странной,
Мгновенной вспышкой взорвись, сфорцандо.
И в пульсе вашем биясь стократно
Клавиатурой гремит стаккато.
Смычком ударьте, что стали тверже,
Рояля крышкой по жлобской роже.
Предела нет вам, удел же вот ваш:
Хлещите души струной наотмашь.
И в напряженьи последних сил
Звучит над пропастью Дебюсси.

1.02.1987 г. Трапезная палата

На Андріївськім узвозі
писарчук
пише грамоти у прозі,
не складає рук.

Я про цього чолов’ягу
розповім вам віршами,
як здобув він перевагу
над усіма іншими.

Він за справу хутко взявся,
довго не вагався,
у теперішнім моменті
зорієнтувався.

Хай малюють там портрети
для усіх охочих.
Він нічого знать не хоче,
лиш пером скрегоче.

Всівшись прямо на дорозі,
має добру ренту,
бо у нього на узвозі
нема конкурентів.

За встановленим тарифом
по бумазі смика.
Шість копійок кожне слово –
платня невелика.

З гусака насмикав пір’я.
З нас дере легально.
Це ж діяльність трудова –
індивідуальна.

Из памяти моей ты унеси меня,
Из плена моего, что хуже тлена.
То пепел прошлых лет в моих струится венах, –
Укрой своим огнем от черного огня.

Но как похоронить? Ужель с предсмертным стоном?
И обращая в прах на тяжких жерновах,
Что прежде гимном пел, летит печальным звоном
И мессою звучит на тех похоронах.

Поблекшие тона под сводами собора –
Не обновятся вновь былые образа.
В развалинах лежит цветущий прежде город.
Под утро я умру, закрой мои глаза.

20 сентября 87.

Познав с годами боль и горечь,
Готовы стали к этой пытке –
Чужие души не беречь,
Свои раздергивать по нитке.

Из нервов собственных сплетем
Веревку и петлю на шею.
Бьем насмерть слова острием
И яд под перстеньком имеем.

В обличье нищих – принцы крови,
Принцессы в рваных кружевах,
Владельцы призрачных сокровищ
И ведьмы на святых кострах.

Мы все пройдем и будет туго,
Тому, кто встанет на пути.
Ни мужа, ни жену, ни друга,
Но и себя мы не щадим.

В местах совсем не подходящих,
От туалета до постели,
Словами, как мечем разящим,
Во тьме найдем любые цели.

Гони противника в ущелье,
Где скалы остры, словно пилы.
И нет пощады, нет прощенья,
Мы победим при Фермопилах!

Мы гладиаторы речей,
Мы рыцари словесной бури,
Отточенностью слов – мечей
Брильянтовую твердь пробурим.

январь 1987 г.

Даруй мне, о судьба, судьбу певца иного.
Пусть даже поутру мне скривит рот,
Но голос сохрани. От часа рокового
Со мною в эту даль пускай он не уйдет.

Забыв, что есть на свете тишина,
Ах, как он пел, покой наш нарушая.
И не сломала голоса стена,
Сама от его хрипа разрушаясь.

Дай, Господи, и мне бессонными ночами
Водить перо по белизне листа,
И над строкой сидеть на кухоньке за чаем,
И за строкой идти по жизни, не устав.

Кудесник слова на огне своем
Слова сплавлял прекрасные в ретортах.
И из души, стремясь за окоем,
Со струн слетали рваные аккорды.

Вмести его в меня, пусть душу разрывает
Неспетое его, хоть часть допеть собой!
Хотя такой певец всего лишь раз бывает,
Но и тогда скажу – доволен я судьбой.

Простите мне мой выспренный порыв,
И сих словес печальные потуги...
Хоть сердце не способное на взрыв,
Но в такт звучит, хотя в негромком звуке.

27.01.1987 г.

Не будь я стар и нищ – влюбился бы в испанку.
Но будь я охлажден снегами и дождем,
Я выкрал бы ее из родового замка,
И мы пошли бродить бы по свету вдвоем.

Мой старый плащ в пыли, и лютня за спиною,
Пленявшая сердца прекрасных донн.
Мои богатства все уместятся в ладони –
Лишь вынуть из груди и положить в ладонь.

Да только вот боюсь, что кто-то ненароком
К нему свою ладонь протянет на авось
Как к яблоку, прельстясь его пьянящим соком,
Красивому на вид, червивому насквозь.

Гляжусь я в зеркало и вижу там, о Боже! –
Каким я раньше был, каким я нынче стал,
И прикрываю скорченную рожу
Обрывком веера павлиньего хвоста.

1986 - 1988 г.г.

Надежд воркующие враки
Уплыли в реку забытья,
А время расставляет знаки
На переулках бытия.

В стране стреноженных стремлений
Лишь пыль плывет по площадям.
В часах песочных чахнет время –
Там никого не пощадят.

Куранты, бьющие на башнях, –
Не откупиться никому,
И перезвон печальный страшен,
Как воск покойника в дому.

Меж стрелок двух, как лезвий между,
Куда спешишь? Уж вечер, поздно.
Как время вертит виртуозно
Оркестром утренней надежды.

февраль 1988 г.

Хотя восторженности прежней
Уже не сыщется у нас,
Хотя последняя надежда
Нам тихо прошептала: "Пас".

Ушла душа, но может вдруг
Еще когда-нибудь вернется?
На голос чей-то отзовется,
Преодолевши море мук.

Ну, а пока, сквозь немоту
Я горло надрываю в звуке,
И к ней протягиваю руки
Я сквозь запретную черту.

Немая горькая душа
В огне и боли, чуть дыша, застыла.

февраль 1988 г.

Хорошо уснуть, проснуться юным,
Чтобы верой верилось всерьез.
Богу-сыну, Будде ли, Перуну
Поклоняться до седых волос.

Хорошо уснуть, проснуться юным,
Чтобы хмель надежды через край,
Чтоб дождей серебряные струны
В арфах радуг солнцем трогал май.

Хорошо уснуть, проснуться юным,
Чтобы сердце в сердце отражась,
Билось громче праздничных салютов,
Тыщекратно звездами кружась.

Хорошо, чтоб лавры и оливы
Осеняли весь мой долгий путь.
Хорошо бы стать на миг счастливым
И мгновенно вечным сном уснуть.

9 августа 1990 г.

В краю, там, где сосны под облако встали,
Где реченька ленточка-змейка струится,
Где сено в стожки на полянах сметали,
И пахнет малиною и медуницей.

Там утром свежо так и рясно, и росно,
А полдень и знойный, и звонкий, и бодрый.
А вечером тихо, спокойно и просто,
И ночь полумесяцем кажет на вёдро.

Там жаркое солнце и щедрые ливни,
Там в поле пшеница стоит золотая,
Там благоуханный невидано-дивный
Таинственный папоротник расцветает.

Там пел колокольчик, что не было звонче,
Там эльфы гуляли с фонариком Эльма,
Там гарус в горсти хладношелковой ночи
Катился росою в рассвет акварельный.

Там радость барахталась в облаке алом,
Там воздух от счастья смеялся  и плакал,
Там зоренька-зорюшка с неба упала
Из самого верхнего звездного знака.

И жгучую жажду песком утоляя,
Где лезвием лазера взрезаны губы,
Там темная тень прикасается к краю
Горюче-горчайшего черного куба.

И рвется обратно к той ране, к обрыву,
Где радостный рай оборвался в безбрежность,
Где холод и жар – два удара, два взрыва,
И сердце, и душу, и память – все режут.

Где сонмища снов, баснословно звенящих,
Взлетали во тьме феерическим роем,
Где светлый светил, и где падал пропащий
Пусть будет то место и мне упокоем.

Какие цветы над могилою будут? –
Я этим совсем не тревожусь вопросом.
Поставьте мне справа букет незабудок,
А слева – высокую черную розу.

В краю, там, где сосны под облако встали...
...Ах, сосенки-сестры,
               отдайте мне тело свое
                               на рубаху...

1988 г.

Вы не ставьте надо мною обелиск,
И плетения стального мне не надо.
Посадите в изголовье кипарис
И шиповника колючего ограду.

Позабудьте обо мне на целый год.
Надо мной щебечут птицы по сезону,
Кто-то, что-то на хвосте мне принесет,
Я заслушиваюсь этим перезвоном.

---

Только вот посреди января
Помяните меня как бы вроде.
Спойте песню про ель, что старается зря
Там, где ветер по комнатам бродит.*

_______________
* "Синяя крона, малиновый ствол" Б.Окуджава

16 августа 1990 г.

Не пáмятуй. В забвении услада.
Ну, не услада – так покой.
Покрой безмолвствующим хладом
Былого образ дорогой.

Пребудь же, дух, в кольце молчанья,
Как башня средь зеркальных вод,
Вдали от счастья и отчайнья
И от всего... Но только вот
Не тьма и мрак, не свет и пламя,
Ни песнь, ни плач, ни смех, ни вой,
А остается только память
И боль... и больше ничего.

29 сентября 1990 г.

Я стану черною змеей,
Змеей, что сердце жалом вспашет.
Отведай ты напиток мой,
Мой горький пир, своею чашей.

Душу тебя. О смерть! О ад!
В моих объятьях камень – глина.
О, душ душистый аромат,
Как сладка сердца сердцевина!

Уста в уста. Замкнут браслет.
Волна последних трепетаний.
Я прошепчу тебе секрет –
Я не змея – мне нет названья.

30 сентября 1990 г.

Игра на ломберном. Судьба
колоду мечет. Ставки круты –
вся жизнь. Мы пешки. Кегельбан.
Подвержены одной минуте.

Мы точки на костях игральных
об полированную гладь...
Исходов, роковых, фатальных,
не суждено нам предсказать.

Где та граничная отметка?
Судьбы внезапный поворот?
Уже запущена рулетка.
...вовлечены в круговорот.

Не удержать и полчаса,
и даже краткой вспышки мига.
Летит, вспеняя небеса,
неудержимая квадрига.

При свете солнечного дня
вдруг чернота на миг разверзлась.
Звезда судьбы, – но чьей? – храня
нас, пронесла над этой бездной.

Кому? Реальным или мнимым,
бесплотным, или во плоти
в тот час, что пролетая мимо
спасти, молитву вознести.

Ведь нить, в канву узор вплетая,
могла сойти с веретена.
Каймою черною по краю
объяли оба полотна.

Чьи благосклонны были боги?
Не разгадать нам ликов их.
Ужель судьба, храня обоих,
единой станет для двоих?

1987

Благословляю новый день,
прекрасный день, волшебный, летний.
Благословляю зимний день,
печальный, пасмурный, последний.

Не удержать мне одному
огня, светившего над нами.
Метели этой кутерьму,
под снегом пляшущее пламя.

Видать судьбой мне суждено
познать не раз очарованье.
Хотя меняется оно
потом на разочарованье.

Измерить эту высоту,
пройти неверие и веру...
Лететь во тьме сквозь пустоту
и сердцем ощутить потерю.

80-е годы

Поймайте звезду,
За лучик поймайте!
Она так сияет – хватайте, хватайте!
Хватайте звезду,
Ну кто будет первый?
Где длинные руки и крепкие нервы?
Сидела устало и вниз покатилась.
Хватайте за лучик, покуда не скрылась,
Покуда из видимой выскользнет зоны,
Кому на лацкан, кому на погоны.
Подобно коню вгрызаясь в удила,
Такая бы все на пути сокрушила.
Но звуки польются недюжинной силы
Кому на лацкан, кому на могилы.

Здравствуй. Ты спешишь? – Не очень.
Мостик разговора хлипкий и непрочный.
Неужели больше ничего сказать не хочешь?
Темы нет для разговора общей.

Здравствуй, как случайны встречи!
Друга рук тепло легло на плечи.
Никуда не деться от касания двух рук.
Так легко, так трудно – здравствуй. Просто это друг.

Здравствуй, как дела? – Прекрасно.
Ну опять молчи, не хвастай.
Вижу – плохо, знаю – туго.
Что? Забыл и не заходишь к другу?

Во тьме пылающего рая
Огарок призрака души.
Мой Бог, на что он уповает?
Мой Бог, как дальше ему жить?

Тщета забот бесплодности стремлений,
Бессилье тела, слабый дух.
Мое утраченное время
Замкнуло безвозвратный круг.

Когда-то радуга начала
Омылась неба синевой,
А этой ночью Бог печали
Расправил крылья надо мной.

И в отдаленьи затихает
Былых терзаний хоровод,
И снег ложится и не тает.
Наверно, к старости идет...

Нас от тебя отделяют века,
Но подожди, Хронос, и не злорадствуй.
Время мешает увидеть тебя,
Но не мешает сказать тебе: "Здравствуй".
           Через истории бурный поток,
           Через забвенья спокойную Лету,
           Разум один переправиться  смог,
           Чтоб донести к тебе слово привета.
Будешь ты сильным и добрым стократ,
И уж, конечно, стократ совершенней.
Это в тебе воплотились мечты,
Лучшие мысли всех поколений.
           Стоит надгробия ли возводить
           У изголовия нашей могилы?
           Лучшим надгробием будут поля,
           Горы, моря и цветущие нивы.
Ведь на пути нами прожитых лет
Жизнь не прошли, мы ее совершили.
Ты нас не знаешь, не видишь, нас нет.
Ну и пускай. Но запомни – мы жили!

Что нам делать сегодня с тобою вдвоем?
Через день Новый год, этот праздник из детства...
Может быть, к маскараду успеем одеться,
И костюмы свои второпях достаем.

Нам, конечно, не пять и уж точно не восемь,
Но когда листья падают вслед за дождем,
Но когда днем ноябрьским кончится осень,
Осторожно и бережно праздник мы ждем.

И потом заблистают витрины шарами,
Серпантины и дождики, словно снежинки пуржат.
Вдруг, некстати, и мы заблестели глазами,
И в душе улыбаясь проснулась душа.

Стану рыцарем я для прекрасной принцессы,
Алой розой из рук ее я награжден.
И взлетают аккорды торжественной мессы,
И сверкают, как счастье, которого ждем.

Тридцать лет как назад, а быть может и триста,
Где Дюймовочку эльф ожидал в лепестках орхидей,
Где Изольда, наконец, выйдет замуж за Тр́истана,
И родят они много красивых детей.